Беззаконие русского мира.

Ресентимент и обиды. .

 

Путинская политика покоится на «версальском синдроме» — это политика обид. Редко кто умеет так ковырять политические раны. Допускаю, Путин знает, что делает, поскольку эти раны кровоточат, в первую очередь, в его собственной душе. Все народы, избежавшие «версальского синдрома», живут одинаково скучной жизнью, каждый «версальский синдром» разнообразит жизнь избранного народа по-своему.

Русский «версальский синдром» звучит как-то по-особенному надрывно. Здесь и выкованное православием вечно неудовлетворенное безграничное русское мессианство, и неутолимая ностальгия по Империи, и незаживающая рана от распада СССР, и уязвленное самолюбие народа, проигравшего холодную войну, и унижение обманом, реальным и вымышленным, со стороны Запада, который якобы обещал не расширяться, но так расширился, что мало не покажется. Короче, собрался воедино весь букет. Все эти боли и обиды в конце концов спрессовалось в один оглушительной силы вопль об отмщении.

 

 

Коммунизм и социализм. 

 

Что бы ни делал Путин, он сущностно сориентирован на традиционное неприятие основной частью русского общества капитализма, буржуазных ценностей вообще и частной собственности в особенности, — то есть всего того, что как раз и укладывается в понятие «европейский выбор». Под влиянием активного проевропейского (по крайней мере — на словах) меньшинства русское общество в конце XX века сделало рывок в капитализм, не очень, впрочем, удачный. Но основная масса населения осталась на прежних позициях в плену традиционных ценностей. Она воспринимает современную ренационализацию как возврат к социализму, по которому испытывает ностальгию.

 

Беззаконие

 

Справедливость и правосудие

Вопрос о том, что есть сущность права, человечество ставит перед собой с античных времен, и, по правде сказать, с тех же пор на него существует четкий ответ. Содержанием права является справедливость. Что не справедливо — то не право. Право является практической стороной справедливости, посредством которой она реализует себя. Право как воплощение справедливости является той нерушимой стеной, которая отделяет самое примитивное человеческое сообщества от самого развитого стада приматов.

Однако же само по себе знание того, что справедливость составляет содержание права, мало что дает человеку в практическом плане, потому что у каждого отдельного человека, также как и каждого сословия или класса, существует свое собственное субъективное представление о справедливости. Обществу нужен был инструмент, при помощи которого люди в каждом конкретном случае могли бы устанавливать объективную, не зависящую от чьей бы то ни было индивидуальной воли справедливость. Таким инструментом является правосудие.

В самом общем виде правосудие — это ритуал, набор строгих и предельно формализованных алгоритмов (протоколов), неукоснительное соблюдение которых позволяет произвести «очистку» права от всего субъективного, избавить его от влияния любой индивидуальной воли. На то, чтобы выработать эти алгоритмы, у человечества ушли тысячелетия. А для обслуживания этой системы необходима каста «жрецов» — юридическое сословие, прошедшее специальную подготовку и обладающее специальным профессиональным правовым сознанием.

Таким образом, объективность права проявляет себя через справедливость и правосудие, осуществляемое специально обученными и уполномоченными людьми.

Все это было известно еще блаженному Августину, который писал, что государство без справедливости и правосудия является ничем иным как большой шайкой разбойников.

Так оно и случилось в России семьсот лет спустя.

Мумифицированное право

В некотором смысле символом современного российского права является Ленин в Мавзолее. Величественный саркофаг, желтая пергаментная кожа, иллюзия жизни, а внутри — ничего. Эту пустоту сегодня можно заполнить чем угодно. Русское право сегодня можно назвать в некотором смысле слова самым «свободным», потому что каждый чиновник волен интерпретировать содержание любого российского закона так, как ему хочется и как ему выгодно. При этом в зависимости от времени и контекста возможны самые разные толкования одного и того же закона, также один и тот же закон может быть по-разному применен или не применен по отношению к разным людям и ситуациям. Одинаковые поступки разных лиц становятся в России зачастую основанием для получения госнаград одними и приговоров другими.

Фото: РИА Новости

Русское право потеряло качество формальной определенности, без чего право перестает быть объективным и превращается в эстафетную палочку произвола, переходящую из одной сильной руки в другую. Беспардонное «процессуальное хулиганство», как назвал фривольное обращение с буквой закона в свое время Генри Резник, за полтора десятилетия разложения правовой ткани превратилось в злобный «юридический троллинг». Любому закону в любой момент в правоприменительной практике может быть придан любой смысл — и не один.

Владение юридической техникой как профессиональный навык потеряло актуальность. Ему на смену пришло «юридическое остроумие». Следователи, прокуроры, судьи, депутаты и все сопричастные к «убийству права» соревнуются между собой в том, кто придумает более извращенное и издевательское применение правовых принципов и втиснет больше «правовой ваты» в чучело законности.

Сегодня главное в России — не законность, а правоподобность.

Сами законы уже заранее адаптируются под эти новые потребности правоприменения. Не в том беда, что они содержат в себе неконституционные смыслы, а в том, что они конструируются таким образом, чтобы вмещать в себя бесконечное количество смыслов, словно «резиновые квартиры» для мигрантов. Новое российское законодательство очень похоже на то стратегическое «супероружие», которое Путин некоторое время назад презентовал Федеральному собранию. Оно способно бесконечно долго летать над Россией, меняя юридический вектор, скорость и высоту, и никто не знает, в какой момент и на чью голову оно свалится. Декларируемые цели законотворчества потеряли всякую ценность, так как значение имеют только цели, которые преследуют те, кто хочет воспользоваться этими законами как инструментом экономической или политической борьбы.

Один из наиболее глубоких философов европейского права — Бергман, еще успевший прочесть лекции в горбачевской России, — считал, что важнейшим элементом западной правовой системы является возникновение особого профессионального сословия юристов и системы их подготовки (юридического образования). В России возникновение этого сословия связано с Александровской Судебной реформой 1864 года, и с тех пор оно развивалось, пережив даже эпоху «Большого террора»… Но не сегодняшний день. Еще в самом начале новой эпохи, когда тенденции только заявили о себе, я в статье «Крысы» (это был как раз первый год предыдущего двенадцатилетнего цикла) дал краткую характеристику новой генерации «правоедов».

 

В правовом смысле положение выглядит гораздо более тяжелым и однозначным, чем в худшие советские времена. Тогда во всем была двойственность. Советский режим был откровенно террористическим, но в его недрах сохранялась правовая традиция, развитие которой шаг за шагом привело к идее «социалистического правового государства». Сегодня во всем присутствует однозначность. Постсоветский режим является латентно террористическим, но в его топке уничтожаются остатки правовой традиции. Нить правовой культуры порвана; еще несколько таких лет, и русская цивилизация не будет подлежать восстановлению ни с помощью демократии, ни с помощью диктатуры.

 

 

https://novayagazeta.ru/articles/2020/01/07/83366-prava-net 

 

 

Внуки коммунизма

Сначала было слово, и слово это было — ностальгия. Ностальгия по СССР. Методологи как особое оккультно-политическое направление в 90-е практически перестали существовать, чего не скажешь о влиянии их идей на правящие элиты. Думаю, значительная часть правительства ельцинских реформаторов в той или иной форме переболела управленческим фетишизмом. Его отголоски мы видим даже в социально-политических экспериментах первой половины путинского правления, включая пресловутую монетизацию. Идея, что можно все решить, лишь изменив схемы управления, всегда в той или иной степени оставалась востребованной в посткоммунистической России.

Сохранилась и молодая поросль методологов. Часть близких им по духу аппаратчиков почти все время оставалась в номенклатурной обойме, но на вторых и третьих позициях. Так продолжалось до тех пор, пока события 2011–2013 гг. не вытолкнули их на первые позиции в администрации. Четыре года ушло на освоение командных номенклатурных высот, и к началу «звездного» посткрымского срока Путина они уже полностью контролировали политическую жизнь в стране. Любое обобщение, безусловно, условно и страдает односторонностью. Тем не менее, если попытаться определить вкратце то общее, что присуще политической когорте, управляющей страной с 2016 года, то получится — внуки членов ЦК КПСС.

В отличие от своих предшественников, новые обитатели Кремля — наследственные идеологи, которые в своих действиях руководствуются не той реальностью, которая им дана в ощущениях, а той, которая дана им в их воображении, будучи предварительно пропущена через сложную и малопонятную систему призм, сконструированную из идей, принципов и догм, уходящих своими корнями в тот самый позднесоветский управленческий фетишизм, упоминавшийся выше. Именно эта группа идеологов, а вовсе не узколобые силовики или архаичные мастодонты из «царскосельского кружка», сопровождающие Путина на протяжении всей его политической карьеры, является вдохновителем «нового курса», краеугольным камнем которого стала репрессивная индукция. По сути, и они сами, и этот курс даны нам как последний коммунистический привет от Ленина, который с удовлетворением наблюдает за происходящим из Мавзолея. Они, и даже не шутовской Зюганов, и не менее шутовской Удальцов, являются его истинными наследниками. Поэтому и лежит он на своем месте спокойно — знает, что его дело в правильных руках.

СССР на выбор

В полном соответствии со своей философией новая номенклатурная элита России считает, что крах СССР был чисто управленческой ошибкой и винит во всем Горбачева. Они вполне могли бы повторить мем из мюзикла «Чикаго»: «Не то чтоб я хвалился, но если бы Иисус жил в наше время, и у него было 5000 долларов, все сложилось бы совсем иначе». Они искренне верят что, если бы Горбачев положился на эффективных менеджеров, и у него были бы «стальные яйца», чтобы удушить смуту в зародыше, то все действительно сложилось бы совсем иначе, и нынешние поколения жили бы при модернизированном коммунизме.

Среди всех претензий, выдвигаемых в адрес Горбачева, обвинение в мягкотелости и нерешительности является центральным.

Чтобы успешно чем-то управлять, необходимо сначала подавить хаос. Это в принципе правильная мысль, апологеты которой, правда, часто забывают, что в большинстве случаев подавление хаоса становится самодовлеющей задачей, съедающей все наличные ресурсы системы, так что до модернизации руки уже не доходят. Тем не менее, с точки зрения новой номенклатуры, главное — не дать слабину. Эта политическая несгибаемость скрывает комплекс неполноценности, образовавшийся после крушения советской империи.

Фото: Getty Images

Они помнят, что Горбачева сгубили гуманизм и приверженность к «общечеловеческим» (по сути — христианским) ценностям. Альтернативой этим сомнительным, с методологической точки зрения, установкам является философия террора, реализация которой на практике в России неразрывно связана с именами Грозного и, конечно, Сталина. Эту философию новое поколение кремлевских технократов взяло на вооружение после поражения медведевской «перестройки».

Оказавшись у власти, духовные наследники методологов, возможно, сами того не осознавая, разыгрывают альтернативный исторический сценарий «СССР навсегда». В этом сценарии главное, по их мнению, ни при каких обстоятельствах не допустить повторения ошибок, допущенных, по их мнению, Горбачевым. Они сделали ставку на восстановление — от чего Горбачев отказался — полной управляемости общественных процессов, причем в ручном режиме. Именно эта решимость, вытекающая из мировоззренческих установок, а вовсе не жадность силовиков или глупость мастодонтов, сильнее всего подстегивает сегодня репрессивную индукцию.

Бинарная политическая мина

То, что не подошло Горбачеву, хорошо «зашло» Путину. Если воспользоваться метафорой Макаревича, Горбачев решил спалить свой политический костер за одну, пусть и прекрасную, ночь. Правда, он так согрел «поляну», что и тридцать лет спустя до конца выстудить не могут. Когда система стала мешать ему, он предпочел ее сжечь. Путин решил растянуть свой костер на несколько десятилетий. Он всегда в глубине души верил, если топить по системе, то тлеть можно вечно. Поэтому молодые энтузиасты, утверждавшие, что при хорошем сервисном обслуживании и регулярных чистках систему можно поддерживать в рабочем состоянии неограниченное время, как советские баллистические ракеты, которым постоянно продлевают срок эксплуатации, пришлись сразу ко двору.

Они подошли друг другу как ниточка с иголочкой. Диктатор, едущий с ярмарки, и команда политических «передвижников», обещавшая, что ярмарку можно возить за собой в обозе по миру, устроив из России цирк на колесах. Их альянс сложился задолго до присоединения Крыма и обнуления, в те уже былинные времена, когда Путин, неожиданно получивший в свое распоряжение больше, чем обычно, свободного времени, наблюдал из окон Дома правительства за опасными экспериментами Медведева. Собственно вся современная политическая философия режима есть в значительной степени рефлексия на попытку Медведева развернуть страну снова в направлении горбачевской модернизации.

Бинарная политическая мина была заведена под Россию задолго до того, как обыватель почувствовал на себе весь блеск и нищету нового курса. В скрытых от посторонних глаз путаных коридорах Белого дома, бесконечно то перекрещивающихся, то уходящих в никуда (недаром здание на Красной Пресне является одним из самых замысловатых архитектурных сооружений российской столицы), формировалось мировоззрение, которое в своем практическом применении в последующие десять лет уже сразу предполагало и гибридную войну, и не менее гибридный гражданский мир.

Нашлись «молодые тигры», чьи неограниченные амбиции конкурировали только с безграничным цинизмом. С тех пор они стали более надежной опорой президента, чем питерский дружеский кружок или коллеги по цеху. Хотя до сих пор в общественном мнении вся сомнительная слава достается именно им. Справедливости ради, хочу сказать, что я никогда не испытывал иллюзий по поводу того, когда и как в России произошел этот поворот. В 2012 году уже было понятно и куда идет Россия, и как далеко зайдет, и почему не вернется. В статье, опубликованной тогда же в «Новой газете», я писал: «Это неправда, что у нынешней власти нет идеологии, что она вся прямо-таки насквозь прагматичная, что, кроме денег, ее ничего не интересует. Интересует, и еще как, причем чем больше у нее денег, тем замысловатее ее политическая философия. Другое дело, что свои истинные политические взгляды власть до поры до времени стеснялась пропагандировать, демонстрируя на публике идейный унисекс…». Возвращение общества и государства к тоталитарным практикам было предрешено именно идеологически. Но, чтобы мина взорвалась, нужен был детонатор.

Детонатор замедленного действия

В одном из моих любимых романов Шолом-Алейхема героиня часто повторяет: «Бог посылает исцеление до хворобы», имея, наверное, в виду то же самое, что и Маркс, который писал, что общество создает инструменты решения стоящих перед ним задач раньше, чем эти задачи бывают сформулированы. К сожалению, Бог также подставляет чашку под яд раньше, чем кто-то успел раскупорить бутылочку с каким-нибудь «Новичком». В нашем конкретном случае он позаботился о взрывателе — практически одновременно с закладкой динамита.

Как и «молодые тигры» Путина, Навальный возник из пены несостоявшейся медведевской модернизации.

Его судьба типична для уличных лидеров революционной эпохи, которые вырастают сразу, без раскачки. Мы практически ничего не можем сказать толкового о Навальном до 2010-го. Он был везде, где мерещилась перспектива, и одновременно нигде: с Явлинским, на «Русском марше» и, в конце концов, с миноритарными акционерами, борющимися против корпоративной коррупции. Однако как только началась «движуха», уникальный набор личных качеств — я бы сказал, «аптечка профессионального революционера», — вытолкнул его в первые ряды: талант уличного оратора и публициста; бесшабашность, граничащая с безбашенностью, и моральная амбивалентность, позволяющая не ограничивать себя в средствах при достижении цели. Вряд ли, впрочем, французы знали о Робеспьере больше, до того как революция вылилась на улицы Парижа.

Фото: Getty Images

Однако Навального не постигла участь других уличных вождей несостоявшейся революции, как, например, Удальцова. Он не только оставался в течение десятилетия на свободе, но и получил возможность практически беспрепятственно создавать и промоутировать структуры, которые потом власть в одночасье признает экстремистскими, запретит и разгромит. Так стоило ли разрешать, чтобы потом запрещать? По всей видимости, да. Кремль в течение многих лет пытался, и небезуспешно, капитализировать «казус Навального», используя его сильные стороны как уязвимости. Беспрецедентные лидерские качества и природная одаренность Навального были практически непреодолимым препятствием для формирования вокруг него альянса оппозиционных сил. Он являлся в гораздо большей степени фактором раскола демократического движения, чем фактором его интеграции. За это ему многое прощалось. До определенного времени.

Навальный был частью игры и одновременно силой, способной разрушить игру. До какого-то момента он выступал ингибитором сопротивления, потому что способствовал его фрагментации, не давал сложиться в единое движение. Но после какого-то момента возникала угроза, что это движение сложится вокруг него как единоличного вождя и не как демократическое, а как зеркально-тоталитарное, как секта большевиков вокруг Ленина, и просто поглотит всех остальных. Этот момент важно было не упустить, чтобы вовремя привести взрыватель в действие. Если верить проведенным расследованиям, целая бригада в течение нескольких лет держала палец на кнопке и даже время от времени проверяла ее рабочее состояние, пока, наконец, не получила отмашку: пора.

Активация матрицы

Параметры той матрицы, внутри которой протекает общественная жизнь в современной России, были заложены задолго до Крыма и, по всей видимости, даже до возвращения Путина в Кремль из краткосрочной командировки в Белый дом. Все последующие «форматы» политического бытия были изначально предусмотрены архитектурой этой матрицы. Каждое последующее конкретное событие поэтому становилось лишь моментом в развертывании этой матрицы, ускоряя ее экспансию. Ее сегодняшнее состояние с самого начала было конечной целью. Никакое ожидаемое в будущем событие, будь то выборы в Думу или разрешение «проблемы 2024», ничего не изменит в основных параметрах этой матрицы.

С политической точки зрения, действующая схема является матрицей террора, то есть не ограниченного сдерживающими рамками права и морали насилия, осуществляемого под прикрытием государства. Необходимой и неустранимой гранью террора как метода управления обществом являются убийства. При терроре они всегда предполагаются и, в конце концов, происходят. Они не обязательно являются всегда массовыми, но общая логика развития террора стремится именно к этому. В России после 2012 года политическая атмосфера все время оставалась отравленной. Политические убийства, откровенные и еще чаще тайные, постепенно превращались в привычный антураж современности. Навальный всегда находился в зоне наибольшего риска, и покушение на него было, по сути, лишь делом времени.

К лету 2020 года все факторы сошлись воедино. Во-первых, матрица была полностью готова к инициации, ее основные идеологические компоненты были не только сформулированы, но и протащены в Конституцию. Во-вторых, сам Навальный перерос предусмотренные сценарием рамки и был готов из фактора разъединения стать фактором объединения. И, в-третьих, события в Белоруссии грозили стать триггером «встречи» Навального с протестными настроениями, возникшими на фоне микрокризиса, спровоцированного пандемией.

Перевод стрелок истории

Очень часто судьба общества в большей степени зависит от скромного на вид канцелярского червя, вооруженного идеей, чем от облеченного всеми внешними атрибутами могущества государственного мужа, имеющего в своем распоряжении армию жандармов, прокуроров, судей и надзирателей. За каких-то десять лет скромным наследникам советских методологов удалось перевести стрелку исторических часов на тридцать лет назад и вернуть Россию в тоталитарный лес, из которого она толком не успела еще выйти. Они навязали стране свои утопические воззрения, и я даже затрудняюсь сказать, являются ли они всего лишь сервильным придатком созданной Путиным системы или сам Путин стал главным заложником транслируемой ими идеологии. Присоединение Крыма, война с Западом на всех возможных фронтах, подавление инакомыслия, ограничение частной собственности и возврат к де-факто плановому хозяйству — все это лишь частные моменты развернутой ими матрицы, которая после истории с Навальным была окончательно и бесповоротно переведена в активный режим. В этом, по всей видимости, и состоял исторический смысл этого инцидента.

Создатели матрицы нуждались в сигнале, который придаст доселе медленно развивавшимся процессам ускорение, и они его получили. Отравление Навального, кто бы за ним ни стоял, находится в одном ряду с такими событиями, как убийство Столыпина, убийство Мирбаха и убийство Кирова. Каждое из них запускало на полную катушку машину террора. Цель этих убийств одна — провокация общества, позволяющая оправдать переход матрицы террора в активную фазу. В этом смысле инцидент с Навальным оказался классическим случаем, сработало как по учебнику. Кстати, мы так и не знаем до сих пор достоверно, кто водил рукою Богрова, Блюмкина и Николаева. Зато хорошо известен произведенный ими эффект.